Бэлнеп Р. ГЕНЕЗИС РОМАНА “БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ

Четверг, 25 Октября 2007 г. 23:51 + в цитатник

Бэлнеп Р. ГЕНЕЗИС РОМАНА “БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ”: Эстетические и психологические аспекты создания текста / Пер. с англ. Л. Высоцкого. — СПб.: Академический проект, 2003. — 264 с. — 1000 экз. — (Современная западная русистика. Т. 45).

“Радостно от мысли, что вот сейчас русский читатель встретится, наконец, с этим необыкновенным исследованием”. Такими словами научный редактор русского перевода В.С. Баевский заключил свое предисловие к прежней книге профессора Колумбийского университета Роберта Л. Бэлнепа “Структура “Братьев Карамазовых””. Русское издание той книги вышло (в той же серии — “Современная западная русистика”) в 1997 г., через тридцать лет после ее американского издания (1967).

Рецензируемая нами книга — о тех же “Братьях Карамазовых” — в США выходила в 1990 г. В России — в 2003-м. Уже не тридцать лет, а всего 13. Налицо, таким образом, прогресс.

Прогресс, впрочем, относительный. Представляя русскому читателю ту, еще 1967 г. написания, книгу Р. Бэлнепа, редактор заметил, что если бы она появилась вовремя (то бишь “в 60— 80-е гг.”), то “судьбы структурализма в России могли бы быть иными”: это было “структуральное исследование одного из центральных произведений русской литературы”, подобного которому “не решился представить никто из наших структуралистов” (Бэлнеп Р.Л. Структура “Братьев Карамазовых”. СПб., 1997. С. 5). В своей первой книге о романе Достоевского исследователь исходил из представления о ее тексте как структуре, в которой каждый элемент связан с другими особыми функциональными отношениями, изменение в которых влекло за собою перемену целого, то есть восстанавливал представление о системности художественного текста (что и представилось редактору ее особенно новаторским).

В рецензируемой нами книге автор, как он заявляет уже на первой странице, “переходит от изучения устойчивых формообразующих связей к изучению движущих сил романа” (с. 7), то есть демонстрирует не столько системный, сколько собственно диахронический подход. И заглавие этой книги иногда переводят более привычным сочетанием “творческая история”. А собственно “творческая история” “Братьев Карамазовых” давно и плодотворно изучалась в России: по этому поводу существует даже классическое исследование А.С. Долинина, появившееся еще в 1963 г.

Впрочем, исследователь обозревает не просто “творческую историю”. Вопрос ставится несколько иначе. Он начинает с непривычного тезиса: “Многие из источников, использованных Достоевским, утеряны навсегда, а о его личном опыте мы можем судить лишь по письмам, статьям в периодической печати, мемуарам и прочим публикациям, чья собственно литературная природа препятствует непосредственному наблюдению того, что писатель наблюдал…” В самом деле, используя обычные писательские свидетельства, трудно воссоздать объективную “творческую историю”: сами эти свидетельства вполне нечетки, а часто и включены в общую “игровую” ситуацию литературного творчества как такового.

Из этого положения находится явный, хотя и несколько парадоксальный, выход: “И все же два вполне достоверных источника у нас есть — книги, которые Достоевский читал, и книги, которые он написал. Именно к ним я и обращаюсь в первую очередь…” Тут, правда, несколько смущает странное “разделение” книг, которые написал Достоевский (“вполне достоверный источник”), и его же “статей в периодической печати” (то есть, применительно к Достоевскому, в “Дневнике писателя” — источник, по мысли исследователя, субъективный и, следовательно, “недостоверный”). Но пусть так — если автору нравится.

Далее объявляется предмет исследовательских интересов: “поиск прототипов героев, зачатков идей произведения и описываемых событий в авторском опыте, в том числе и читательском” (с. 8). Тут тоже намечается некий парадокс:

“Исследователями установлено, что источником информации Достоевскому часто служили малые литературные формы, журналистика, письма и даже низкопробная литература. Если бы мне было досконально известно, как именно Достоевский превращал весь этот мусор в золото, я мог бы, в принципе, насобирать несколько тысяч страниц опубликованных в XIX веке текстов, запрограммировать компьютер на выполнение необходимого отбора, преобразования и компоновки материала и выдать в итоге новый роман Достоевского” (с. 9).

Но поскольку “досконального” знания по этой проблеме автор книги так и не получает, он ставит себе иную, еще “менее скромную” задачу: “Я хочу выявить и описать законы, по которым материал, используемый выдающимся творческим разумом, преобразуется в результат его деятельности” (с. 9).

Как водится, “выявить и описать законы” оказывается проще, чем доказать их “экспериментально”, написав с помощью компьютера “новый роман Достоевского”… Как тут не вспомнить сетования “серапионовых братьев” по поводу нашумевших статей русских формалистов 1930-х гг.: “Все пишут, “как сделан “Дон Кихот”” — и никто не предложил, как его сделать”…

“Законы” же творческой работы Достоевского над его последним романом, выявленные Р. Бэлнепом и заявленные в заголовках отдельных глав и подглавок его книги, выглядят чрезвычайно общо и вполне аксиоматично:

1. — “Достоевский выработал особый взгляд на вдохновение, позволивший совместить критерий оригинальности текста с критерием истинности” (с. 21).
2. — “Достоевский жадно и целенаправленно читал литературу самого разного характера” (с. 27).
3. — “Как литератор, Достоевский во многом сложился под влиянием поколения писателей, творивших в начале XIX века” (с. 48).
4. — “Достоевский вынашивал замысел “Братьев Карамазовых” всю жизнь, в течение года обдумывал план романа и два года писал его” (с. 68).
5. — “Писатель проявлял интерес к научным исследованиям XIX века по проблемам познания и памяти” (с. 103).
6. — “Основным источником легенды о Великом инквизиторе были воззрения революционных демократов” (с. 164).

И так далее — не глубже.

Заключается же вся книга обширным “генетическим” пассажем: “Переработка материала, производившаяся Достоевским, часто не представляла собой ничего принципиально нового, но он привлекал большое количество источников и составлял из них разнообразные комбинации, основываясь на личном и литературном опыте” (с. 215). Именно в заключении книга превращается в собственно “генетическое исследование”, в котором сделана попытка (опять же — в самом “общем” виде, с использованием “психологических” схем) объяснить “психоаналитику” того, каким образом у писателя, не использующего “ничего принципиально нового”, возникали действительно “новые” и неожиданные идеи и образы.

Впрочем, попытка вычленить некие общие “законы” отнюдь не помешала исследователю представить несколько весьма интересных частных наблюдений: о том, как в образе Мити Карамазова преобразилось ощущение писателя от “каторжника Ильинского” (персонажа “Записок из мертвого дома”) (с. 84—96), или о трансформации в сознании Достоевского эпизода, описанного в воспоминаниях С.Т. Аксакова (с. 134—139). Есть, однако, и сомнительные утверждения — о том, например, что сцена разговора Ивана Карамазова с чертом “заимствована из романа “Лихо” Д.В. Аверкиева”, опубликованного в мае 1880 г. (“за пять месяцев до того, как в печати появилась глава “Братьев Карамазовых”, содержащая беседу Ивана с чертом”, с. 183). В сущности, явление нечистой силы, отражающей душевное состояние героя, — весьма частый литературный прием, встречавшийся задолго до Достоевского: у О.И. Сенковского, А.Ф. Вельтмана, О.М. Сомова… Почему в данном случае “предпочтительнее” оказался Аверкиев, использовавший этот же прием одновременно с Достоевским?

Словом, столь же новаторского ощущения, какое произвела на В.С. Баевского первая книга Р. Бэлнепа о “Братьях Карамазовых”, вторая книга американского слависта, кажется, не производит. Хотя и небесполезна.

В.А. Кошелев