Литературная Россия: Лузером быть не так уж и плохо

В Москве в рамках Книжного клуба РГГУ прошла презентация монографии Яна Левченко «ДРУГАЯ НАУКА: русские формалисты в поисках биографии», посвящённой «взаимным превращениям литературы и науки» в текстах петербургских формалистов.


Ян Лев­чен­ко, ав­тор кни­ги: Не­дав­но ис­пол­ни­лось де­вя­но­с­то лет со дня рож­де­ния Юрия Ми­хай­ло­ви­ча Лот­ма­на. Я вы­пу­ск­ник Тар­ту­с­ко­го уни­вер­си­те­та, и ког­да со­об­щаю об этом кол­ле­гам, мне обыч­но го­во­рят: «Да? Вы учи­лись у Лот­ма­на? Рас­ска­жи­те!» Я не учил­ся у Лот­ма­на. Я слу­шал толь­ко один его курс. Но, тем не ме­нее, для ме­ня очень важ­на эта фи­гу­ра, про­сто по­то­му, что она связ­на с ма­те­рин­ской, точ­нее, в дан­ном слу­чае – от­цов­ской, ха­риз­мой. Про­бле­ма в том, что пред­став­ля­е­мая ны­не книж­ка долж­на бы­ла быть о Лот­ма­не, а не о фор­ма­ли­с­тах. Ког­да я учил­ся в Тар­ту, я, как по­том вы­яс­ни­лось, за­нял­ся очень не­бла­го­дар­ной и не­при­ят­ной ве­щью: бу­ду­чи мо­ло­дым, сов­сем юным сту­ден­том, я не знал, как под­став­ля­юсь, со­гла­ша­ясь пи­сать кур­со­вую ра­бо­ту о тер­ми­но­ло­гии тар­ту­с­ко-мос­ков­ской се­ми­оти­че­с­кой шко­лы. В ре­зуль­та­те я ув­лёк­ся те­ми, кто вли­ял на эту шко­лу. А это, ра­зу­ме­ет­ся, рус­ские фор­ма­ли­с­ты. Преж­де все­го – их пе­тер­бург­ская ветвь, по­то­му что тар­ту­с­кий струк­ту­ра­лизм в ли­це Лот­ма­на и его бли­жай­ше­го ок­ру­же­ния на­хо­дил­ся под глу­бо­чай­шим вли­я­ни­ем имен­но пе­тер­бург­ско­го фор­ма­лиз­ма (осо­бен­но Ты­ня­но­ва). Так по­сте­пен­но я пе­ре­полз на де­лян­ку фор­ма­лиз­ма, за­нял­ся той про­бле­ма­ти­кой, ко­то­рая в ито­ге ме­ня вы­толк­ну­ла из род­но­го уни­вер­си­те­та.
По­че­му я вы­нуж­ден был уй­ти из Тар­ту­с­ко­го уни­вер­си­те­та? Де­ло в том, что ког­да я за­нял­ся тер­ми­но­ло­ги­ей тар­ту­с­ко-мос­ков­ской се­ми­оти­че­с­кой шко­лы, я взял хре­с­то­ма­тию по те­о­ре­ти­че­с­ко­му ли­те­ра­ту­ро­ве­де­нию, ко­то­рую со­ста­вил мой на­уч­ный ру­ко­во­ди­тель И.А. Чер­нов в 1976 го­ду. Это очень про­стой ком­пен­ди­ум, в ко­то­ром при­во­дит­ся ос­нов­ная но­мен­к­ла­ту­ра тер­ми­нов, ис­поль­зу­е­мых в ра­бо­тах фор­ма­ли­с­тов. И я уви­дел и осо­знал, что, в прин­ци­пе, тер­ми­но­ло­гия, ко­то­рую ис­поль­зу­ет тар­ту­с­кий струк­ту­ра­лизм в ас­пек­те ана­ли­за тек­с­та – это ре­ши­тель­но та же са­мая тер­ми­но­ло­гия, без из­ме­не­ний. Да, с од­ной сто­ро­ны, есть ин­до­ев­ро­пей­ский язык и ин­до­ев­ро­пей­ская ми­фо­ло­гия, ко­то­рой за­ни­ма­лась груп­па Ме­ле­тин­ско­го, Ива­нов с То­по­ро­вым. Это всё мос­ков­ский кон­текст, линг­ви­с­ти­ка и ми­фо­ло­гия. Там есть ка­кие-то но­ва­ции. Но всё, что ка­са­ет­ся ана­ли­за тек­с­та, как оно бы­ло в 1920-е го­ды, так и ос­та­лось. Ес­те­ст­вен­но, встал во­прос: к пра­виль­но­му ли вы­во­ду я при­хо­жу, учи­ты­вая моё по­ло­же­ние в Тар­ту? Тем не ме­нее, этот вы­вод я сфор­му­ли­ро­вал.
Мне ни­кто ни­че­го пло­хо­го не сде­лал, но ста­ло яс­но, что я по­пал в ка­кое-то ме­с­то, в ко­то­рое по­па­дать не сто­и­ло. Не слу­чай­но сей­час в Тар­ту (я дав­но там не был, но изу­чал про­грам­мы кон­фе­рен­ций) тен­ден­ция та же: Лот­ман, мол, ис­клю­чи­тель­но ис­то­рик ли­те­ра­ту­ры и куль­ту­ры, а вся его те­о­рия – это за­ви­раль­ные идеи, ко­то­рые не сто­ит во­ро­шить, а се­ми­оти­ка – это яко­бы во­об­ще ма­разм, в ко­то­рый че­ло­век впал на ста­ро­сти лет. По­че­му так про­ис­хо­дит? На мой взгляд, по­то­му, что ес­ли к это­му от­но­сить­ся се­рь­ёз­но, то при­дёт­ся вы­яв­лять ге­не­а­ло­гию этой те­о­рии – куль­тур­ной те­о­рии, те­о­рии ана­ли­за и струк­ту­ры ху­до­же­ст­вен­но­го тек­с­та, – и вы­яс­нит­ся, что это про­сто бо­лее со­вре­мен­ным язы­ком пе­ре­пи­сан­ные фор­ма­лист­ские ра­бо­ты. А это не очень при­ят­но для тар­ту­с­кой на­уч­ной шко­лы.
Я не ста­вил пе­ред со­бой за­да­чи на­пи­сать ис­то­рию все­го фор­ма­лиз­ма, а взял од­ну шко­лу, ко­то­рая се­бя по­зи­ци­о­ни­ро­ва­ла как шко­ла и раз­ви­ва­лась как шко­ла. То есть там был ко­с­тяк лю­дей, ко­то­рые при­ду­ма­ли кон­цеп­цию. Они при­ду­ма­ли hard-core theory («жё­ст­кую те­о­рию»), в ко­то­рую поз­же вли­ва­лись всё но­вые и но­вые фак­ты. А ког­да в те­о­рию вли­ва­ют­ся но­вые фак­ты, их при­хо­дит­ся учи­ты­вать, и те­о­рия ста­но­вит­ся всё мяг­че и мяг­че. В ре­зуль­та­те она раз­мяг­ча­ет­ся (есть та­кое по­ня­тие «раз­мяг­че­ние моз­гов») и по­сте­пен­но про­сто ис­че­за­ет. И шко­ла, та­ким об­ра­зом, ис­че­за­ет. Это та­кой ор­га­ни­че­с­кий про­цесс.
Та­ки­ми ор­га­ни­че­с­ки­ми про­цес­са­ми (опи­са­ни­ем раз­лич­ных школ) мно­го за­ни­ма­лись на ру­бе­же XIX-XX вв. в не­мец­кой уни­вер­си­тет­ской фи­ло­со­фии, мно­го за­ни­ма­лись аме­ри­кан­цы. Они за­ни­ма­лись ис­то­ри­ей «на­сто­я­щей» на­уки, то есть фи­зи­ки, ма­те­ма­ти­ки, хи­мии. А ис­то­ри­ей гу­ма­ни­тар­ной на­уки, ко­то­рая всё вре­мя топ­чет­ся на ме­с­те, всё вре­мя из­ви­ня­ет­ся пе­ред все­ми, поч­ти ни­кто не за­ни­ма­ет­ся.
Ког­да моя кни­га уже сло­жи­лась, я стал смо­т­реть, в ка­ком кон­тек­с­те на­хо­жусь, и чу­до­вищ­но пе­ре­тру­хал! Ока­за­лось, книг о фор­ма­ли­с­тах у нас нет! Я по­ду­мал: ин­те­рес­но, что это зна­чит? Это оз­на­ча­ет, что это во­об­ще ни­ко­му не нуж­но? Это оз­на­ча­ет, что это аб­со­лют­но де­ак­ту­а­ли­зи­ро­ван­ный кон­текст? И без то­го мне при­хо­ди­лось се­бя убеж­дать, что то, чем я за­ни­ма­юсь, име­ет хоть ка­кой-то смысл (это зна­ко­мо лю­бо­му гу­ма­ни­та­рию). А тут вы­яс­ня­ет­ся, что да­же и вну­т­ри ис­то­рии гу­ма­ни­тар­ных на­ук это­го про­сто нет, это от­сут­ст­ву­ет! То есть оно есть в ви­де ста­тей. Все всё по­ни­ма­ют. А ес­ли на­чи­на­ешь чи­тать до­клад об­ще­го пла­на, на те­бя удив­лён­но смо­т­рят и го­во­рят: «Фу! Взял бы ка­кой-ни­будь ма­лень­кий кон­текст, сде­лал бы ком­мен­та­рий! Все бы по­ня­ли, что че­ло­век про­фес­си­о­наль­ный! А ты об­щую ме­то­до­ло­гию ка­кую-то раз­во­дишь… Об этом уже бы­ла книж­ка Хан­зен Лё­ви, мы и так уже это всё зна­ем, это на­пи­са­но бы­ло двад­цать лет на­зад!» Ес­ли ты рас­ска­зы­ва­ешь о том, что рус­ские фор­ма­ли­с­ты бы­ли не толь­ко учё­ны­ми, но ещё и ли­те­ра­то­ра­ми – «Тоже мне! От­крыл Аме­ри­ку! Чё ты тут с та­кой хох­мой на кон­гресс при­ле­тел?!» За­ме­ча­тель­но, пре­крас­но, я при­ни­маю всё это, – ду­мал я, – но где же кни­ги, где все эти стоп­ки, ко­то­рые оз­на­ча­ют, что та­кие изы­с­ка­ния не нуж­ны?! И для ме­ня по-преж­не­му ос­та­ёт­ся за­гад­кой: ли­бо это не ак­ту­аль­но, ли­бо ак­ту­аль­но, но всем всё яс­но и фи­гу­ра умол­ча­ния вы­тал­ки­ва­ет не­об­хо­ди­мость экс­пли­цит­но­го вы­ска­зы­ва­ния.
Вы зна­е­те, что для гу­ма­ни­та­рия на­ли­чие или от­сут­ст­вие ло­ги­ки – трав­ма­ти­че­с­кий мо­мент. Гу­ма­ни­тар­ная на­ука во­об­ще име­ет жен­ский ха­рак­тер, мыс­лит ка­ки­ми-то ме­то­ни­ми­я­ми, пе­ре­клю­че­ни­я­ми, прыж­ка­ми с клет­ки на клет­ку, и, соб­ст­вен­но, вы­ст­ро­ить ло­ги­че­с­кую мо­дель, ло­ги­че­с­кую це­поч­ку ред­ко уда­ёт­ся. По­лу­ча­ет­ся ско­рее де­ре­во. Мы при­хо­дим к ор­га­ни­че­с­кой ме­та­фо­ре, ко­то­рая, как ни стран­но, прон­за­ет в ка­че­ст­ве крас­ной ли­нии сю­жет раз­ви­тия фор­ма­лиз­ма, хо­тя на­чи­нал­ся он как тор­же­ст­во ме­ха­ни­циз­ма и ме­ха­ни­за­ции гу­ма­ни­тар­но­го зна­ния. Од­на­ко в ито­ге при­шёл всё рав­но к ор­га­ни­ке, раз­мяг­чил­ся, рас­пал­ся и ку­да-то про­сы­пал­ся, а луч­ше да­же ска­зать – «рас­тёк­ся». И как раз это­му сю­же­ту – рас­те­ка­нию от твёр­до­го к мяг­ко­му – по­свя­ще­на моя ра­бо­та. Я по­пы­тал­ся по­ка­зать, как че­рез друж­бу трёх че­ло­век – Шклов­ско­го, Эй­хен­ба­у­ма и Ты­ня­но­ва (в пер­вую оче­редь ме­ня ин­те­ре­со­ва­ли Шклов­ский и Эй­хен­ба­ум, как в боль­шей сте­пе­ни под­да­вав­ши­е­ся ре­флек­сии, му­чив­ши­е­ся, ис­те­рич­ные) – по­лу­ча­ет­ся на­ука, и как вы­хо­дит так, что вне мо­ду­са этой друж­бы и вне мо­ду­са этих дра­ма­ти­че­с­ких от­но­ше­ний (пе­ре­пи­с­ки, со­зда­ния аль­тер­на­тив­ных про­из­ве­де­ний, ка­ких-то аль­тер эго в тек­с­тах, не от­но­ся­щих­ся к на­уч­но­му мейн-стри­му) на­уки не по­лу­ча­ет­ся? Я в ито­ге при­шёл к вы­во­ду, что гу­ма­ни­та­рии, про­воз­гла­шён­ные фор­ма­ли­с­та­ми, бы­ли людь­ми очень под­вер­жен­ны­ми раз­но­об­раз­ным су­е­ве­ри­ям и пред­рас­суд­кам, людь­ми, ох­ва­чен­ны­ми чув­ст­ви­тель­но­с­тью к зна­ме­ни­ям. Вот это, мне ка­жет­ся, ос­нов­ной вы­вод мо­ей кни­ги – что вне этой друж­бы и вне этих су­гу­бо лич­ных от­но­ше­ний и су­гу­бо лич­ных про­ек­тов на­уки бы не по­лу­чи­лось, она не су­ще­ст­ву­ет от­дель­но от че­ло­ве­ка, ко­то­рый в ито­ге на­хо­дит му­же­ст­во при­знать­ся в том, что он сла­бый. Это очень важ­но. Так по­лу­ча­ет­ся, что лу­зе­ром быть не пло­хо. Я и на при­ме­ре гу­ма­ни­тар­ной на­уки это ви­жу, и на сво­ём соб­ст­вен­ном при­ме­ре, на при­ме­ре сво­е­го про­ек­та. В ка­кой-то мо­мент мож­но ста­но­вить­ся лу­зе­ром. И тот про­ект, ко­то­рый я на­ко­нец-то за­кон­чил, ме­ня в этом убеж­да­ет. Так что, ду­маю, сле­ду­ю­щую книж­ку я бы­с­т­рее на­пи­шу.
А здесь кон­цеп­ту­аль­но важ­но за­гла­вие мо­ей кни­ги: фор­ма­ли­с­ты – это ДРУ­ГАЯ НА­УКА. Я на­хо­жу в фор­ма­лист­ском кон­тек­с­те не ту на­уку, ко­то­рую они са­ми ут­верж­да­ли в ка­че­ст­ве иде­а­ла точ­но­с­ти и экс­пли­цит­но­с­ти (ко­то­рая ут­верж­да­ет, что са­мо ли­те­ра­ту­ро­ве­де­ние долж­но стать на­укой, как это про­зву­ча­ло в за­го­лов­ке из­ве­ст­ной ста­тьи Лот­ма­на 1967 го­да), и не ту, ко­то­рая ока­за­лась вос­тре­бо­ва­на у по­сле­ду­ю­щих по­ко­ле­ний. А на­уку, тес­но спа­ян­ную с би­о­гра­фи­ей, на­уку субъ­ек­тив­ную, очень ро­ман­ти­че­с­кую.
Дми­т­рий Бак, про­рек­тор Рос­сий­ско­го го­су­дар­ст­вен­но­го гу­ма­ни­тар­но­го уни­вер­си­те­та: По­лу­чи­лась кни­га о фи­ло­ло­ги­че­с­кой те­о­рии, ко­то­рая на­пи­са­на не толь­ко для фи­ло­ло­гов, не толь­ко для тех, кто «вну­т­ри». Как мне ка­жет­ся, свя­за­но это с тем, что как раз на сло­ме кон­ца 80-х – на­ча­ла 90-х го­дов всё са­к­раль­ное, чем фи­ло­ло­ги об­ме­ни­ва­лись с по­лу­вз­гля­да, бы­ло не из­да­но, ма­ло­до­с­туп­но, на­хо­ди­лось под спу­дом. Ког­да я встре­тил­ся с Юри­ем Ми­хай­ло­ви­чем Лот­ма­ном (я его не­сколь­ко раз все­го ви­дел), он сра­зу за­дал мне два во­про­са: «на ка­ких язы­ках вы чи­та­е­те?» и «чи­та­ли ли вы Ты­ня­но­ва?». Это бы­ли пер­вые два во­про­са по­сле «как вас зо­вут». На­сле­дие фор­ма­ли­с­тов бы­ло имен­но из та­кой аб­со­лют­но кон­вен­ци­о­наль­ной зо­ны, ко­то­рая ни­ког­да не ре­флек­си­ро­ва­лась в мо­но­гра­фи­ях. Бы­ло при­ня­то это знать, эти тек­с­ты до­ста­вать, чи­тать, но сам факт пе­ре­хо­да гра­ни­цы, сам факт об­ра­ще­ния к на­уке но­мер один, как ока­за­лось, пре­вра­ща­ет её в на­уку но­мер два. По­пыт­ка про­сто за­го­во­рить о фор­ма­ли­с­тах впер­вые пре­вра­ща­ет на­уку в дру­гую на­уку, пе­ре­хо­дит гра­ни­цы и об­ра­ща­ет­ся уже не толь­ко к фи­ло­ло­гам.
Сер­гей Зен­кин, фи­ло­лог и пе­ре­вод­чик: На­до ска­зать о са­мом Яне Лев­чен­ко, преж­де чем го­во­рить о его кни­ге. Тем бо­лее, что он (это не ко­кет­ст­во, а ско­рее ме­то­до­ло­ги­че­с­кое за­ос­т­ре­ние с его сто­ро­ны) обо­зна­чил се­бя как не­ко­то­ро­го «лу­зе­ра». Так по­лу­чи­лось, что ког­да он за­щи­щал дис­сер­та­цию в Тар­ту, я был его оп­по­нен­том. И я, на­пу­с­тив на се­бя се­рь­ёз­ную по­зу стар­ше­го то­ва­ри­ща, на­чал свой от­зыв с об­щей ха­рак­те­ри­с­ти­ки дис­сер­тан­та. Ска­зал, что он за­ре­ко­мен­до­вал се­бя как один из са­мых пер­спек­тив­ных мо­ло­дых ис­сле­до­ва­те­лей ис­то­рии гу­ма­ни­тар­но­го зна­ния. С тех пор он под­твер­дил эту се­рь­ёз­ность и пер­спек­тив­ность, и я рад, что эта ра­бо­та вы­шла в та­ком рас­ши­рен­ном ви­де по срав­не­нию с дис­сер­та­ци­ей. Та не­сколь­ко дра­ма­ти­че­с­кая ис­то­рия, ко­то­рую он сей­час рас­ска­зал о се­бе лич­но и о сво­ей кни­ге, и во­об­ще о судь­бе та­ко­го ро­да ис­сле­до­ва­ний, вы­яв­ля­ет, в са­мом де­ле, очень ин­те­рес­ную про­бле­му, ко­то­рая по­мо­га­ет по­нять то, чем за­ни­ма­ем­ся мы, и то, чем за­ни­ма­ют­ся лю­ди, о ко­то­рых мы пи­шем. Я то­же от­ча­с­ти пи­шу о сход­ном пред­ме­те. По­че­му я не со­гла­шусь со сло­вом «лу­зер»? По­то­му что это не точ­но. Лу­зер – не­удач­ник. А что та­кое не­уда­ча? Не­уда­ча – это ког­да есть не­кий про­ект, за­мы­сел сде­лать не­что строй­ное и це­ле­у­с­т­рем­лён­ное, но это по­че­му-то не по­лу­ча­ет­ся. А по­че­му не по­лу­ча­ет­ся? Очень про­сто. По­то­му что втор­га­ют­ся ка­кие-то дру­гие по­сто­рон­ние фак­ты – по­пе­реч­ные, встреч­ные и ка­кие-то ещё – и де­фор­ми­ру­ют наш ис­ход­ный про­ект, за­став­ля­ют про­из­ве­с­ти не­что иное, чем пред­по­ла­га­лось. Это не­уда­ча. Но, с дру­гой сто­ро­ны, имен­но так и ра­бо­та­ет ис­то­рия.
В ис­то­рии все­гда дей­ст­ву­ют преж­де все­го слу­чай­ные фак­то­ры. Они стал­ки­ва­ют­ся друг с дру­гом не­пред­ска­зу­е­мо – воз­ни­ка­ют не­пред­ска­зу­е­мые со­че­та­ния (по­след­няя, кста­ти, кни­га Ю.М. Лот­ма­на так и на­зы­ва­ет­ся «Не­пред­ска­зу­е­мые ме­ха­низ­мы куль­ту­ры»). Для ис­то­ри­ка во­об­ще – это ес­те­ст­вен­ная сре­да, но вот для ис­то­ри­ка идей, за­ни­ма­ю­ще­го­ся ин­тел­лек­ту­аль­ной ис­то­ри­ей – это про­бле­ма. По­то­му что ис­то­рик идей, во­об­ще го­во­ря, за­ни­ма­ет­ся аб­ст­ракт­ны­ми ло­ги­че­с­ки­ми по­ст­ро­е­ни­я­ми, ко­то­рые в прин­ци­пе ни­где ни­ко­му по­ме­шать не мо­гут. Они за­ра­нее пре­ду­га­да­ны в не­ко­ем аб­ст­ракт­ном про­ст­ран­ст­ве ло­ги­че­с­ких воз­мож­но­с­тей. Кто-то их ре­а­ли­зу­ет, от­кры­ва­ет, не бо­лее то­го. А мог бы от­крыть кто-то дру­гой. По­это­му слу­чай­но­с­ти пло­хо ук­ла­ды­ва­ют­ся в та­кое пред­став­ле­ние о куль­ту­ре. На са­мом де­ле, ко­неч­но, в ис­то­рии идей слу­чай­но­с­ти ра­бо­та­ют то­же. Труд­ность в том, что­бы уло­вить спо­со­бы, ме­ха­низ­мы, че­рез ко­то­рые они дей­ст­ву­ют. И вот как раз за­ме­ча­тель­ным при­ме­ром то­го, как это всё про­ис­хо­дит, мо­жет слу­жить рус­ский фор­ма­лизм. Это важ­ней­шее ин­тел­лек­ту­аль­ное те­че­ние XX ве­ка.
Ян пи­шет в сво­ей кни­ге, что рус­ский фор­ма­лизм яв­ля­ет­ся ред­ким для Рос­сии слу­ча­ем куль­тур­но­го экс­пор­та. Рос­сия пре­иму­ще­ст­вен­но им­пор­ти­ру­ет куль­ту­ру, а экс­пор­ти­ру­ет ред­ко. И вот в XX ве­ке, в сло­вес­ной об­ла­с­ти, по край­ней ме­ре, рус­ский фор­ма­лизм – это од­на из двух-трёх та­ких ве­щей, ко­то­рые се­рь­ёз­но бы­ли экс­пор­ти­ро­ва­ны из Рос­сии в мир. Так вот имен­но это те­че­ние как раз очень силь­но за­ра­же­но, от­ме­че­но, про­сто сфор­ми­ро­ва­но и де­фор­ми­ро­ва­но не идей­ны­ми, не ин­тел­лек­ту­аль­ны­ми об­сто­я­тель­ст­ва­ми. И об этом кни­га Яна Лев­чен­ко. Речь идёт об об­сто­я­тель­ст­вах жиз­ни лю­дей – в ка­кой-то сте­пе­ни о ка­рь­е­ре, в ка­кой-то сте­пе­ни о лич­ной судь­бе учё­но­го-те­о­ре­ти­ка, – ко­то­рые слож­но кор­ре­ли­ру­ют, слож­но вза­и­мо­дей­ст­ву­ют с его иде­я­ми и пре­вра­ща­ют эти идеи в ло­ги­че­с­ки не чи­с­тое, но тем бо­лее ин­те­рес­ное со­че­та­ние не­об­хо­ди­мо­го (ло­ги­че­с­ко­го, ин­тел­лек­ту­аль­но­го) и слу­чай­но­го (би­о­гра­фи­че­с­ко­го, ис­то­ри­че­с­ко­го). Как вы­яс­ни­лось, при­зна­ние та­кой не­чи­с­то­ты соб­ст­вен­но на­уч­но­го дис­кур­са, на­уч­но­го мы­ш­ле­ния (а рус­ские фор­ма­ли­с­ты са­ми это при­зна­ва­ли очень ши­ро­ко, по­сле­до­ва­тель­но и глу­бо­ко, и в кни­ге очень за­ко­но­мер­но это опи­са­но, как ес­те­ст­вен­ный про­цесс их са­мо­ре­флек­сии) ста­ло ос­но­во­по­ла­га­ю­щим прин­ци­пом та­кой стран­ной об­ла­с­ти куль­ту­ры, гу­ма­ни­тар­но­го зна­ния, ко­то­рое на­зы­ва­ет­ся се­го­дня гу­ма­ни­тар­ной те­о­ри­ей во­об­ще.
Я бы не стал на­зы­вать Яна Лев­чен­ко ис­то­ри­ком идей. Он ис­то­рик гу­ма­ни­тар­ной те­о­рии, что го­раз­до бо­лее слож­но, а в чём-то да­же ин­те­рес­нее. Се­го­дня по­ня­тие гу­ма­ни­тар­ной те­о­рии, прой­дя че­рез раз­ные на­ци­о­наль­но-куль­тур­ные ин­стан­ции, че­рез аме­ри­кан­скую на­уч­ную ре­флек­сию, по­лу­чи­ло весь­ма стран­ное, не­три­ви­аль­ное оформ­ле­ние, ког­да, на­при­мер, вы­яс­ня­ет­ся, что те­о­рия, по­ни­ма­е­мая та­ким об­ра­зом, это те­о­рия не­из­ве­ст­но че­го. То есть не по­нят­но, ка­кая кон­крет­но ин­тел­лек­ту­аль­ная де­я­тель­ность мо­жет счи­тать­ся по от­но­ше­нию к ней прак­ти­кой. Есть раз­ные кон­цеп­ции. Од­ни счи­та­ют, что ли­те­ра­тур­ная те­о­рия, ска­жем, име­ет сво­ей прак­ти­кой ис­то­рию ли­те­ра­ту­ры. Дру­гие, что этой прак­ти­кой яв­ля­ет­ся так на­зы­ва­е­мая culture studies, а меж­ду ни­ми раз­ни­ца, меж­ду про­чим, во­все не толь­ко в объ­ё­ме пред­ме­та, а ещё во всём под­хо­де. Да­лее, эта те­о­рия раз­ви­ва­ет­ся пу­тём са­мо­опи­са­ния и са­мо­пе­ре­о­с­мыс­ле­ния, не от­бра­сы­вая и не за­бы­вая ста­рые те­о­рии, ко­то­рые ус­та­ре­ва­ли по ме­ре на­коп­ле­ния но­вых фак­тов, а пе­ре­ра­ба­ты­вая их вновь и вновь и пре­вра­щая в по­сто­ян­но жи­вой эле­мент со­вре­мен­ной ре­флек­сии, со­вре­мен­но­го ди­а­ло­га с про­шлым. И по­это­му та­кая те­о­рия при всех сво­их на­уч­ных, бе­зус­лов­но, ам­би­ци­ях ока­зы­ва­ет­ся то­же в не­три­ви­аль­ном, ино­гда ком­про­ме­ти­ру­ю­щем, ино­гда, на­обо­рот, пер­спек­тив­ном со­сед­ст­ве с са­мой ли­те­ра­ту­рой. По­то­му что это ведь в ли­те­ра­ту­ре свой­ст­вен­но вы­де­лять не­ко­то­рую клас­си­ку, к ко­то­рой об­ра­ща­ют­ся вновь и вновь.
В на­уке так не при­ня­то. В на­уке клас­си­ку, ко­неч­но, чтут, но не пе­ре­чи­ты­ва­ют. Фи­зи­ки дав­но не чи­та­ют Нью­то­на. На­вер­ное, да­же Эйн­штей­на уже не чи­та­ют. Это в мень­шей сте­пе­ни от­но­сит­ся к на­укам со­ци­аль­ным, но и там – то же. А вот в ли­те­ра­ту­ре мы, ко­неч­но, про­дол­жа­ем пе­ре­чи­ты­вать и за­но­во ос­мыс­лять клас­си­ку очень дав­них эпох. Что-то по­доб­ное по­лу­ча­ет­ся и в гу­ма­ни­тар­ной те­о­рии. Имен­но по­то­му, что она не чи­с­та. Есть в ней ка­кие-то слу­чай­ные, не сов­сем те­о­ре­ти­че­с­кие, не сов­сем ин­тел­лек­ту­аль­ные эле­мен­ты. И чем их боль­ше, тем она при­об­ре­та­ет боль­шую жи­вость и пло­до­твор­ность, про­дук­тив­ность да­же до се­го­дняш­не­го дня. Фор­ма­ли­с­ты, по-ви­ди­мо­му, са­ми это по­ни­ма­ли. Мне очень нра­вит­ся, как ска­за­но об этом в кни­ге, что «са­ми фор­ма­ли­с­ты учи­ты­ва­ют два сце­на­рия даль­ней­ше­го са­мо­опре­де­ле­ния». Один сце­на­рий – это по­ст­ро­е­ние «нор­маль­ной на­уки» (в смыс­ле То­ма­са Ку­на) и «за­креп­ле­ние её ме­с­та в ря­ду ав­то­ри­тет­ных ар­би­т­ров куль­тур­ной ин­ду­с­т­рии». «Ес­ли же по­зи­тив­ный сце­на­рий не сра­бо­та­ет, то, по­ни­мая, что ос­та­ют­ся в ис­то­рии в лю­бом слу­чае, фор­ма­ли­с­ты го­то­вят из се­бя не­кий пре­па­рат для воз­мож­но­го по­том­ст­ва, ко­то­рое смо­жет пе­ре­смо­т­реть их идеи, из­ло­жен­ные в кон­цен­т­ри­ро­ван­ном ви­де...». Так вот сде­лать из се­бя пре­па­рат для по­том­ст­ва – это, в са­мом де­ле, очень со­вре­мен­ная про­бле­ма­тич­ная стра­те­гия гу­ма­ни­тар­ной мыс­ли.
Ян Лев­чен­ко: Да, гу­ма­ни­тар­ная на­ука или гу­ма­ни­тар­ная те­о­рия, ко­неч­но, близ­ка к сло­вес­но­с­ти, близ­ка к ли­те­ра­ту­ре. Это очень важ­но, по­то­му что мы дей­ст­ви­тель­но, во мно­гом не осо­зна­вая это­го, чи­та­ем очень ста­рые ра­бо­ты. То же са­мое ка­са­ет­ся, на­при­мер, фи­ло­со­фии, ко­то­рая не за­ду­мы­ва­ет­ся над тем, не ис­клю­чить ли во­об­ще к чёр­то­вой ба­буш­ке Пла­то­на, по­то­му что, мол, это бы­ло дав­но, и слож­но, и со­вер­шен­но не по­нят­но, к че­му это ком­по­с­ти­ро­ва­ние моз­гов. Или вот из ис­то­рии фи­ло­ло­гии, ска­жем, ис­клю­чить Ари­с­то­те­ля. По­то­му что всё-та­ки хоть книж­ка и ма­лень­кая («Ри­то­ри­ка» по­тол­ще «По­эти­ки» бу­дет), но всё-та­ки ге­мор­рой тот ещё! И всё это дей­ст­ви­тель­но мож­но бы­ло бы ис­клю­чить... но с од­ним-един­ст­вен­ным кон­трар­гу­мен­том: ес­ли бы это зна­ние бы­ло ус­т­ро­е­но ина­че, ес­ли бы оно бы­ло хо­тя бы та­ким, как да­же со­ци­о­ло­гия. Ведь в со­ци­о­ло­гии ссы­лать­ся на кон­цеп­ции, чёт­ко при­вя­зан­ные к эм­пи­ри­че­с­ко­му ма­те­ри­а­лу 50-лет­ней дав­но­с­ти, по мень­шей ме­ре, смеш­но, по­то­му что это про­сто не­про­фес­си­о­наль­но. Там ра­бо­та­ют со­вер­шен­но дру­гие кри­те­рии. А здесь, я ещё раз хо­тел бы вер­нуть­ся к мыс­ли Сер­гея Ни­ко­ла­е­ви­ча, гу­ма­ни­тар­ная те­о­рия, воз­мож­но, вы­нуж­де­нно (а в ря­де слу­ча­ев, мне ка­жет­ся, впол­не со­зна­тель­но) со­от­но­сит се­бя с ли­те­ра­ту­рой. То есть с не­ким са­мо­по­рож­де­ни­ем тек­с­та in absentia, «из пу­с­то­ты». По­то­му что ли­те­ра­ту­ра – это ра­бо­та­ю­щее во­об­ра­же­ние, по­рож­де­ние тек­с­та из пу­с­то­ты. Ес­ли на­ука – это по­рож­де­ние тек­с­та из дру­го­го тек­с­та, это по­рож­де­ние тек­с­та in presentia, из то­го, что уже есть, то ли­те­ра­ту­ра – это по­рож­де­ние тек­с­та из ни­че­го. Это в из­ве­ст­ном смыс­ле та­кое стран­ное вол­шеб­ст­во. «Как это у те­бя по­лу­чи­лось?» – «А вот так!» Со­от­вет­ст­вен­но, един­ст­вен­ное, по­жа­луй, чем от­ли­ча­ет­ся гу­ма­ни­тар­ная те­о­рия от сло­вес­но­с­ти – это тем, что она пы­та­ет­ся осо­знать, как у неё это по­лу­чи­лось. В от­ли­чие от ли­те­ра­ту­ры, ко­то­рая вста­ёт ча­с­то в по­зи­цию (та­ко­ва её роль и та­ко­ва роль её про­из­во­ди­те­лей, и это сов­сем не пло­хо, это со­от­вет­ст­ву­ет её са­мо­по­зи­ци­о­ни­ро­ва­нию, стра­те­ги­ям, ре­пу­та­ции, в кон­це кон­цов) – от­ри­цать воз­мож­ность ана­ли­за и са­мо­ана­ли­за. В этом смыс­ле за­бав­но, ко­неч­но, что по­рой ли­те­ра­то­ры очень да­же ус­пеш­но ана­ли­зи­ру­ют и се­бя и дру­гих, вы­ска­зы­ва­ют ка­кие-то идеи. Од­на­ко они всё рав­но не­сколь­ко ина­че эти идеи фор­му­ли­ру­ют, не­сколь­ко ина­че рас­про­ст­ра­няю их, дру­гим язы­ком, дру­гой ри­то­ри­кой, чем ес­ли бы это бы­ли пред­ста­ви­те­ли гу­ма­ни­тар­ной те­о­рии. В про­тив­ном слу­чае, на­вер­ное, Ро­ман Якоб­сон не был бы так иро­ни­чен, ког­да ему пред­ло­жи­ли вклю­чить, ка­жет­ся, в ре­дак­ци­он­ный со­вет ин­тер­на­ци­о­наль­но­го жур­на­ла по сла­ви­с­ти­че­с­кой линг­ви­с­ти­ке и по­эти­ке Вла­ди­ми­ра На­бо­ко­ва. Он спро­сил: «За­чем вклю­чать На­бо­ко­ва?» Ему ска­за­ли: «Это боль­шой рус­ский пи­са­тель!» На что Якоб­сон от­ве­тил: «Ну, слон то­же боль­шое жи­вот­ное, но ведь его ни­кто не де­ла­ет ди­рек­то­ром зо­о­пар­ка». В этом и есть ба­зо­вая раз­ни­ца, а всё ос­таль­ное, как мне пред­став­ля­ет­ся, ча­ст­но­с­ти, ко­то­ры­ми, прав­да, пре­не­бре­гать, ко­неч­но, не на­до.